15 февраля исполняется 32 года со дня вывода советских войск из Афганистана.
15 февраля…очередная годовщина вывода советских войск из Афганистана. Уже в прошлом Афганская война, но в памяти людской ей жить ещё долго. В Богучанском районе через Афган прошли 84 военнослужащих. На той войне погиб наш земляк Толстых Андрей Владимирович, погиб солдатом, верным своему долгу перед Родиной.
Богучанцы помнят ту боль, богучанцы помнят тех, кто там был.
Один из участников той войны — Андрей Смолин, выпускник Богучанской школы № 1. По возвращению домой он выпустил серию рассказав об афганской военной юности…
В апреле 1986 года он был откомандирован в 263 отдельную разведывательную авиационную эскадрилью Туркестанского военного округа, базирующуюся на авиабазе ДРА Баграм. В боевых действиях в составе ОКСВ в ДРА участвовал с апреля 1986 по май 1987 года. Выполнил 267 боевых вылетов. Награжден правительственными наградами СССР – орденом «Красная звезда», орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР III степени».
НАБРОСКИ РАССКАЗОВ.
ВОЕННО-ПРИКЛАДНОЕ ЛИЧНОЕ
(без малого автобиографическое)
Оп-па!
Попался как-то мне на глаза один небольшой рассказ. Его автор повествует об одном случае, увиденном им в небольшом сибирском городке. Кратко изложу суть этого рассказа. С балкона квартиры, расположенной на пятом этаже старенькой пятиэтажки, откуда слышались громкие звуки гулянки, выпадает неприлично пьяный мужичонка. По пути к матушке-земле он остервенело рвет бельевые веревки на нижних балконах, затем долго и упрямо путается в сучьях дерева, растущего под домом, и, наконец, звонко плюхается на асфальт, как и положено, седельным аппаратом. Увиденный экстремальный полет не впечатлил автора рассказа, ибо русский народ довольно регулярно летает с балконов и окон, опираясь не на силу крыльев, а на силу пьяного разума. Но как его поразила итоговая фраза этого «баллистического парашютиста», которую тот произнес сидя на асфальте и после выдержанной значительной паузы: «Оп-па!». В данном случае «оп-па», видимо, выражало крайнюю степень удивления.
Бесспорно, что по силе выражения современное молодежно-космополитическое «вау!» никогда не сравнится с нашим исконно русским «оп-па!».
Это был обычный день, 22 октября 1986 года. Средний Восток, Демократическая Республика Афганистан. Я – старший лейтенант, ведомый пары заместителя командира отдельной авиационной эскадрильи. Выполняем второй вылет из трех запланированных. Летим на воздушную разведку укрепленного района, расположенного в приграничной зоне с Пакистаном. Мы даже не догадываемся, что сегодня эту базу моджахедов основательно «отутюжили» штурмовики и порядком разворошили это «осиное гнездо». Мы же мирные фотографы: «Замрите, пожалуйста, улыбочку!». Взнузданный боевой «Стриж» исправно несет меня на юг вслед за самолетом ведущего и жарким, совсем не осенним солнцем. Выходим в заданный район на предельно малой высоте, сходу встаем на первую ось фотографирования. Отработали, подскок, энергичный разворот на второй участок разведки. Своим опытным нюхом ведущий что-то учуял, в эфире звучит команда: «Близко не ходи, маневрируй». На снижении начинаю крутить противозенитный маневр, запас скорости позволяет выполнять его достаточно энергично.
Внезапно раздается сдвоенный удар в районе фюзеляжа. Самолет, как от удара громадной кувалды вздрагивает и начинает ощутимо тормозить. Бросаю взгляд на приборную доску – обороты резко падают, горит табло «пожар». Вот тут-то и выдаю в эфир фразу, наполненную искренним изумлением: «Оп-па, попали!». Мой славный боевой ведущий Анатолий Иванович аж заикаться начал, тоже, видимо, от большого удивления.
— Ку-уда по-опали?
— Попали, обороты падают!
— Бросай подвески, разворачивайся вправо в сторону Хоста!
Отработанные до автоматизма на тренажах действия давно уже проделаны: двигатель – на малый газ, включил систему пожаротушения, аварийно сбросил подвесные топливные баки и блоки ракет, используя запас скорости, набрал высоту. Судя по поступлению дыма в кабину и зашкаливающей температуре двигателя мои попытки тушить пожар – мертвому примочки. Выключаю наддув кабины, подтягиваю маску, перехожу на питание чистым кислородом. А вот с разворотом получается плохо. Боевой самолет по своей аэродинамике совсем не похож на рекордный планер и без работающего двигателя летит с качеством топора. Все, что мне удалось сделать – это без потери скорости развернуться вдоль границы. Принимаю решение тянуть на горящем самолете до последнего, ибо слишком еще свежи воспоминания о гибели экипажа спаркисоветников, катапультировавшегося в районе аэродрома и расстрелянном духами в воздухе у всех на глазах. Как-то меня не прельщает перспектива приземлиться прямо на духовские штыки. Слышу, как Иванович связывается по радио с командиром вертолета поисково-спасательного обеспечения. Высотомер неумолимо ведет обратный отсчет моего полета. Из-за поступающего в кабину дыма плохо видны приборы, режет глаза. Нервозно начинаю вычислять безопасную высоту катапультирования, учитывая большие превышения местности в этом районе.
Все, пора выходить строиться на свежий воздух. Докладываю о катапультировании, но меня уже никто не слышит, самолетная радиостанция печально скончалась. Плавным движением ручки управления на себя гашу скорость до минимальной, принимаю изготовочную позу, сжимаю и рву на себя держки катапульты. Как при замедленном воспроизведении кадров кинофильма наблюдаю мой выход из кабины, испытываю срабатывание пиропатронов, срабатывание автоматики кресла, разлет каких-то пыжей и обрывков. Мощный рывок – и я раскачиваюсь под спасательным парашютом. Вижу, как подо мной устремился к земле полностью объятый пламенем мой самолет.
Как научен, первым делом осматриваю купол парашюта (как будто есть вариант с запасным) и неприятно поражаюсь количеству конструктивных щелей в нем. Затем, изловчившись, натягиваю почти слетевшие ботинки, висящие на больших пальцах ног (разгильдяй – никогда не застегивал положенные ремешки). С унынием смотрю на набегающую скалистую местность внизу, несет меня довольно сильным ветром. Разворачиваюсь в подвесной системе, осматриваюсь, вижу, как по небольшому горному плато в мою сторону движутся черные лохматые точки. Духи! Подтягиваю автомат, накручиваю раструб пламегасителя, досылаю магазин, изготавливаюсь к стрельбе. Нет, для стрельбы далековато, за километр. Но как чертовски неприятно висеть этакой люстрой-мишенью. Начинаю изображать чудеса парашютно-десантной подготовки (вот уж никогда не был любителем парашютных прыжков), затягиваю одну группу строп. Парашют начинает скользить, затем, по мере затягивания строп, и вовсе полощется бесформенным полотнищем, увеличивая вертикальную скорость снижения до свиста. Все, пора приземляться, отпускаю стропы. Коротко и кротко прошу Боженьку посадить меня мимо минного поля. Обнимаю автомат, в нем моя жизнь, пусть и короткая, но жизнь. Удар приземления, падение. Трещат мои бедные бока, лихо перебирая камни-валуны. Купол парашюта цепляется за скалу и гаснет. Над собой слышу гул турбины – в небе мой ведущий прикрывает меня. Но я-то знаю, что боеприпасов у него на пару заходов, да и топливо на исходе. Отчетливо слышу, как где-то поблизости по нему лупит длинными очередями духовская ЗГУ-шка. Приходит какая-то злость, даже ярость. Отвязывая зубами автомат, хотя в кармане есть летный нож, бормочу вслух: «Ну, гля, тля, мля, сейчас побегаем, вот ужо мля, тля, гля сейчас постреляем!». Невольно подсчитываю: автомат, к нему сто двадцать патронов, пистолет с сотней патронов, две гранаты. Итого, если снайпер или гранатометчик не накроет, минут тридцать-сорок можно продержаться. Сейчас мне важно как можно быстрее занять удобную позицию для стрельбы. Я нахожусь почти на дне горного распадка, на одном из гребней которого скоро появятся бородатые. Надо карабкаться на противоположный склон. По времени, скорее всего, не успею, духи появятся раньше, а я еще буду на склоне. С сожалением понимаю, что мой застиранный, а в девичестве песочного цвета комбинезон ярким мишенным пятном выделяется на фоне местности.
И тут слышу самый приятный в жизни звук – где-то рядом молотит лопастями вертушка. Понимаю, что подсесть вертолету негде, везде торчат клыкастые скалы, замечаю вверх по склону и на удалении нескольких сот метров пологий каменный пупок. Зажигаю огнем и дымом сигнальный патрон, бросаю в сухие пучки травы, на которых лежит мой парашют и носимый аварийный запас и, убедившись, что добро загорелось, начинаю самый первый и самый быстрый в своей жизни горный кросс. Сказать, что я побежал – это все равно, что промолчать, я не побежал, я полетел и поскакал как наскипидаренный горный козел вверх по склону, причем с набором скорости! Из-за горушки с большим креном вываливается «восьмерка», бурно поливая местность из курсового пулемета. Мелькает мысль: «Хоть бы с перепуга по мне не навернули!». Нет, ребята меня видят и подвисают над намеченным мной пупком. Забрасываю в протянутые из проема кабины руки автомат и самого себя. Все, я на борту. Звонко лязгают пули по обшивке вертолета – это последний и уже бессильный привет от моих сильно сердитых преследователей. Штурман вертолета Валя улыбается, сует мне в руки стандартную фляжку, спрашивает о самочувствии и показывает на стоящий в салоне мешок с яблоками: «Закуси!». Не замечая крепости напитка, делаю емкий глоток, кручу в руках большое красивое яблоко и невольно любуюсь им.
Слава армейской авиации! Слава советским вертолетчикам! Выполняя задачу по доставке почты, без парашютно-десантной группы на борту, с заклинившим пулеметом они самоотверженно полезли спасать меня в огонь и вытащили из под носа у душманов, уже предвкушавших легкую добычу.
На аэродроме первым меня встречает Анатолий Иванович, мы обнимаемся. Я, немного бравируя от счастья своего благополучного спасения, выдаю фразу из какой-то приблатненной песенки: «Командир, извините, такси угнали, я вернулся налегке!».
Два часа подряд мы с шефом стоим и оправдываемся перед высокопоставленным авиационным начальником из большого штаба. Мы безропотно выслушиваем его жаркие речи, наполненные негодованием. Оказывается, какие же мы дураки и негодяи, разгильдяи и вредители, если нас сбивают какие-то дехкане. В конце образцово-показательной порки, полковник делает предположение о том, что мы его обманываем с истинными обстоятельствами авиационного происшествия, выражает готовность слетать к обломкам моего почившего самолета, дабы достать записи средств объективного контроля и вывести нас на чистую воду. Тут мы с Ивановичем откровенно ухмыляемся – нам достоверно известно, что этот штабной воитель коллекционирует боевые вылеты только методом полетов на ретрансляцию радиосвязи, причем на такой высоте, куда не долетают ни пули, ни даже ракеты противника. Да и какой вертолетчик добровольно повезет его в такую, пардон, задницу.
Мой ведущий остается на аэродроме рисовать на ватмане схему наших с ним грехов, а меня милостиво отпускают отдохнуть. Я прихожу в свою убогую комнатенку и, не раздеваясь, с выкриком «оп-па!» обрушиваюсь на застонавшую пружинами солдатскую кровать. Это мое «оп-па» уже не содержит удивления, оно содержит дикую усталость и удовлетворенность от окончания такого бесконечного дня. Сплю долго и без сновидений.
Ровно через восемь дней наша пара успешно выполняет полеты на воздушную разведку результатов удара по тому же укрепленному району.